Андрей Рублёв, инок - Страница 100

100

Так, со смакованием, дошел до конца рассказа. Иконник слушал с поникшей головой, вцепившись пальцами в край стола.

– Ну, где твоя жалость, чернец? – жестко и хлестко промолвил смоленский князь. – Дымом расточилась! Уже не хочешь в душу мне лезть? Страшно тебе там, в потьмах?!

– Мой страх ничто рядом с твоим страхом, князь, – с тихой скорбью сказал Андрей. – А ты и от карканья ворон скоро бегать станешь, если не очистишься.

Юрий Святославич резким движением нахлобучил шапку. Без слов покинул клеть. На крыльцо его вынесло как из горящего дома. Служилец подвел коня. Но отчего-то князь не торопился сесть в седло. Стоял возле морды жеребца, вдумчиво разглядывая наборную узду. Вдруг порывисто обернулся. В пяти саженях жался к амбару отрок с корчагой в руках, которого князь принял за холопа. Через мгновенье он понял, что ошибся. Никакой холоп не стал бы смотреть с такой ярой, огненной ненавистью. Но удивляла не ненависть, которую смоленский князь привык за свою жизнь встречать всюду – и в глазах врагов, и в лицах тех, кто говорил о дружбе. Щенок был чересчур зелен, чтобы сметь пялиться на него подобным образом. Юрий никак не мог отцепиться от этого взгляда, что-то настораживало его, мешая крикнуть служильцам, чтобы взяли наглеца и сотворили ему деревянную припарку от амбара. Но и тот, по-видимому старавшийся отвернуться, не в силах был это сделать. Будто обоих поймали палкой с крюками на двух концах.

Внезапно князь выругался. Узнав щенка, он более не медлил. Утвердился в седле и ударил коня.

Корчага выпала из рук Алешки, с хрустом развалившись на куски.

…Ночь шумела буйным ветром, скрадывая прочие звуки. Только хлопал и трясся где-то беспризорный ставень. В небе мятежно неслись тучи, между ними плыл белый круглобокий месяц.

К Успенскому собору на Городке подбиралась человечья фигура. Двигалась с оглядками, остановками. Окрестные дворы были глухо темны. Но в соборе горел крохотный, едва различимый сквозь окно красный огонек лампады. Возле паперти кравшегося скрыла густая тень. Уханье тяжелой двери подтвердило, что он вошел внутрь.

В соборе оказалось неожиданно светло. Переменчивый лунный свет бросал на каменный пол причудливые тени. Лампада, поставленная на аналой, казалась излишней. Рядом с ней лицом к алтарной преграде стоял человек, укутанный в плащ.

– Это ты, вяземское отродье? – громко произнес он, не оборачиваясь.

– Я.

На средину храма в большую лужу света шагнул отрок в глухо запахнутой вотоле. Он потянул завязки и сбросил ее на пол, обнаружив на поясе ножны с мечом. Звонко чиркнул металл.

– Я ждал тебя тут и прошлой ночью. Но ты не торопишься.

Говоривший наконец повернулся. На голове у него была круглая княжья шапка, отороченная собольим мехом и расшитая золотом.

– Хочешь пролить кровь в храме?

Вопрос прозвучал с ядовитой усмешкой.

– А перед тем ты, наверное, хочешь сказать мне, что я погубил твою жизнь, лишил тебя всего – имения, родовой чести, службы?..

– Я просто хочу тебя убить. Зарезать, как пса.

– Нет, это я себя погубил и лишил всего, – будто не слыша, продолжал смоленский князь. – А ты… ты тоже сам всего себя лишил, погнавшись за мной. На что ты надеялся, щенок? Месть – деяние не для глуздырей и сопляков. Даже мне она не всегда бывала по силам. Или ты уповал, что Он тебе поможет? – Рука князя вздернулась, указав на Христа в деисусе. – Нет. Он не помогает таким, как я и ты. У тебя снова ничего не получится. А я, – он ткнул пальцем в рубец на щеке, – не прощаю этого.

– Поглядим, – процедил Алексей, шагнув вперед.

За спиной у него раздался топот. Отрок обернулся. С хоров собора спустились прятавшиеся служильцы. Их было двое, с саблями.

– Упрямый, – усмехнулся князь. – В точности как твоя дура-мать.

Отшвырнув лежавшую на полу вотолу, дворские приблизились. Схватка оказалась коротка, как мгновения между двумя вдохами. Отбив удар одной сабли, отрок не сумел закрыть себя от другой. Жгучая, помрачающая сознание боль полоснула тело – клинок, пройдясь поперек, вспорол ему живот.

Алексей выронил меч и, зажимая рану, медленно упал на колени. Сабля взмыла над ним, нацеленная в шею.

Ее удержал вскрик смоленского князя. Вздев руки, Юрий Святославич закрывал лицо, на котором проступил ужас, подобный внезапному помешательству. Князь смотрел ввысь и дергал губами – то ли шептал, то ли тщетно пытался кричать. И вдруг тоже свалился на пол.

– Не трожьте его! – исторгся из князя вопль.

Служильцы, опасливо озираясь, бросились к хозяину. Тот, словно в припадке, бился головой об пол, скреб каменные плиты пальцами и бормотал в страхе:

– Видишь, Ульяния, я пожалел твоего сына. Пожалей и ты меня… Не трожь… не трожь меня… уходи!

– Никого нет, князь, – недоумевали дворские. – Что с щенком делать? Оставлять нельзя.

– Не трожь… не трожьте!.. Она… она здесь…

Служильцы, вдев сабли в ножны, подхватили князя под руки и быстро потащили в притвор. Из-под тела, ничком лежащего на полу, вытекал черный ручеек, собираясь в лужу.

…Андрею не спалось. Волновавшаяся за окном ночь тревожила, к чему-то нудила. Он оставил ложе, натянул подрясник, сунул ноги в поршни. Ушел через залитый луной двор в хоромы.

Но едва приступил к молитве, вскочил, заторопился обратно на двор. Тихой тенью скользнул к воротам, отпер и заспешил по улице. Его гнало острое чувство, что он должен идти к собору Городка, быть там.

Вскоре уже открывал тугую дверь храма. Это было странно, ведь на ночь собор запирают. Войдя, сразу увидел в глубине храма лежащего человека.

100