Андрей Рублёв, инок - Страница 82

Не дождавшись, когда голодный насытится, он ушел во двор, прихватив свою торбу и свечу. В той же надпогребице, где обнаружил Алешку, запалил свечу на полу, поставил на низкий полок образ Одигитрии и утвердился коленями на досках…

Там же и спал, пока из Москвы не пришли подмастерья с дощаником. Владычные хоромы и они не решились обживать, уговорили Андрея поместиться впятером в бывшей челядне. Холопов же, двух баб и молодого мужика, отослали со двора вовсе, чтоб не мешались. Алешка, побыв в сомнениях, тоже переселился в челядню.

4.

Дело, начатое на празднование равноапостольных царей греческих Константина и Елены, двигалось своим чередом. Подымались на зоре, молились, глотали вчерашнюю кашу. После шли работать. Тесали, скоблили доски, сколачивали иконные щиты, варили клей, проклеивали, клали паволоку, левкасили. Сушили на длинных столах, поставленных в бывшей конюшне, распахнув настежь воротины. Из конюшни заведомо вынесли перегородки загонов, ясли, старые тележные хомуты и колеса. Погода стояла – лучше не подгадаешь: тепло без жара, сухо без засухи. Иногда капнет дождик, прибьет пыль, но сырость быстро развеется и выпарится на солнце.

Прерывались на воскресные дни, отстаивали в Успенской церкви службы, после разбредались кто куда – на посад точить лясы и вызнавать про местных мастеров, на реку плавать и плескаться, в подгородние луга нежиться в дреме на зеленях. Андрей ходил на Сторожи – в монастырь, разглядывал подолгу тамошние образа, и под гору – в Саввину пустынь, крохотный скит, где спасались два монаха-молчальника. Безмолвничал с ними.

В какой-то из дней на владычный двор пожаловали гости – отроковица лет пятнадцати со свитой нянек, служильцев и челяди. Девица изъявила любопытство к иконному делу и принесла в дар огромную корзину пирогов, которую тащил за ней холоп. Назвалась Аленою, дочерью боярина Семена Федоровича Морозова.

Подходила к каждому, робко спрашивала, не иконник ли Андрей, таращилась на тесла и скобели, на клеянку, в которой булькал на огне клей, на щиты-заготовки. Стреляла очами туда и сюда. Мартын-дощаник неприветливо отослал девицу с ее пирогами:

– За работой брюха брашном не услаждаем, боярышня. Пойди-ка в сторонку, не то стружка невзначай тебе в око отлетит.

Боярская дочь надула было губы, но быстро раздумала обижаться – все ж интересно тут, у иконников, святое дело творят, и вон сколько всего делается, прежде чем краски на доски лягут. Голова закружится!

Андрея она так и не нашла, а подмастерья не стали сказывать, в каком углу забился их мастер, чтоб в задумчивом одиночестве ворожить над лазорью. Никому не доверил ее растирать, сам толок глазурованным пестом. Важное дело: мелко разотрешь, цвет потеряется, уйдет в бледность, крупно – слишком густой будет цвет, тоже плохо. Подмастерья терли все прочие краски – вохры всех оттенков, киновари, червлень, чернило копченое, яри-медянки, псковскую желть и псковскую ж зелень.

К Алексею девица подошла в последний черед. Тот сидел на чурбаке красный, как та киноварь, которую старательно растирал в глубокой плошке. Низко гнул голову. Но поднялся, когда боярская дочь спросила об имени.

– Алешка, – буркнул, не зная, куда деть глаза.

– Але-ша, – в разбивку повторила девица, взирая на него большими удивленными очами, и робко попросила угоститься пирогом.

Отрок смущенно запустил руку в корзину под рушник, взял пирог и, не ведая, что делать с ним, зажал в кулаке.

Боярышня вдруг прыснула, закрывшись ладошкой.

– Заалел как маков цвет! – Девица исполнилась уверенности в себе и смешливой повелительности: – Не бойся меня, не укушу. Покажи мне, иконник, как делаете святые образа. Страсть любопытно. А еще хочу тебя испытать, как знаешь свое дело.

Алексей сложил на чурбак плошку с краской и пирог. Тоже набрался смелости и поглядел ей в очи.

– А пойдем, коли велишь, Алена свет Семеновна.

Девица опять прыснула смехом.

– Ишь, какой важный.

Алексей повел ее по двору. Рассказывал с видом знатока и умельца, что икона начинается вовсе не с доски, а с того, что предстает уже готовая перед внутренним взором иконописца. Это, конечно, если иконописец настоящий искусник, как Андрей Рублёв или Феофан Гречин, а не как те, которые от старания все время глядят на образцы и, когда пишут, мечут глазами туда-сюда. А уж после начинается творение иконного щита. Алешка показал на Мартына-дощаника и его помощника Игнатку, который скреплял три тесаные доски накладными шпонками, вбивая с изнанки гвозди. Сам Мартын вырезал скобелем ковчег – углубление на щите, где и поместится образ. На Алешку он только усмехнулся.

Отрок увел боярышню в былую конюшню, где левкасил Пантелей. Разъяснял, для чего перед тем кладут на щит паволоку. Девица заглянула с посудину с белым левкасом и удивилась:

– На молочные сливки похоже.

Они вышли обратно во двор.

– Приходи, боярышня, седмицы через две, покажу и того более, – предложил Алексей. – Тогда уж Андрей писать красками будет.

– А ты не пишешь?

Девица вновь с острым любопытством воззрилась на него.

– На это талан особый от Бога нужен, – потупился отрок.

– А я на пелене вышиваю, – простодушно похвалилась отроковица. – Смоленскую Богоматерь. Приходи как ни то к нам в дом, взглянешь на мое рукоделье, а не то совет какой дашь.

– Кто ж меня пустит в боярские хоромы? – насупился Алешка.

– Да я и велю тебя пустить. Скажешь, как придешь, слугам, что зван Аленою Семеновной для иконного дела. А дорогу к нашему двору знаешь. – Боярышня лукаво улыбнулась. – Видела тебя из оконца светелки, как ты возле нашего тына околачивался.