Андрей Рублёв, инок - Страница 56

В спальне появился боярин Федор Кошкин-Голтяй, дядька-кормилец княжича. Одет он был наспех, в однорядку, накинутую поверх исподнего, и нечесан.

– Слава те Господи, княгиня! – выдохнул он, увидев Ивана живым и невредимым. – Твоя дурища Мавра перепугала меня мало не до смерти. Верещала, будто княжича извели и сгубили. Вот же бабы, трещотошное племя!

– Да если б не мое бабье чутье, и впрямь бы сгубили, Федор, – ледяным голосом отвечала Софья. – Богу, вестимо, слава, но и тебе, боярин, не мешало б свой долг блюсти!

– Объясни же толком, княгиня. – Кошкин недоуменно озирал спальню, насупленного отрока и краснорожего служильца, беспокойно выглядывавшего из соседней клети. – Уж не помстилось ли тебе что?

– Помстилось?! – прошипела Софья, зло сощурив глаза и став похожей на вздыбленную кошку. – А не помстилась ли тебе, боярин, твоя служба великому князю московскому и наследнику его?

Голтяй, смешавшись, развел руками.

– Матушка, – повелел Иван, – расскажи мне и Федору, что случилось.

Софья осела на ложе и коротко поведала, как нашла в его постели ворожейную тряпицу. Девка-холопка, которой дали говорить после княгини, подтвердила, что от ветошки впрямь исходил нечистый колдовской дух, а на огне в печи она вспыхнула страшным красным пламенем и сгорела в единый миг.

– Дознаюсь, кто свил здесь змеиное гнездо, – замогильным голосом произнесла Софья Витовтовна, сидевшая прямо, как деревянное изваяние, – своими руками изорву в клочья!

– Попа надо звать. – Федор Кошкин очнулся от раздумий и начал действовать. – Мавра, живо за протопопом, пусть молебен отслужит и водой окропит! Ты, княгиня, тут будь пока, молись. Ты, – боярин поманил пальцем служильца, – со мной идешь.

– В цепи его! – вдруг сорвалась на визг Софья. – В подвал пытошный! И сторожевых! Кнутьем бить, пока не скажут!

Струхнувший спальник попятился, пал на колени:

– Пощади, княгиня! Не видел никого! Не виновен я! Не знаю, откуда ветошь та клятая!..

Софья с ненавистью смотрела на него.

– Мразь! Убери его, Голтяй!

По зову боярина вошли двое из дворцовой охраны и, взяв служильца под руки, выволокли. За ними последовал Кошкин. В сенях уже набилось слуг, дворских, княгининых боярынь с девками – все это гудело, как растревоженный улей. Голтяй позвал еще шестерых дружинников: четверо разоружили и увели отроков, стороживших покои княжича, двое встали на их место.

Тем временем дали знать постельничему великого князя. Поднятый с ложа Василий Дмитрич, вдев голые ноги в сапоги и набросив опашень, явился со всей поспешностью. Убедился в целости и сохранности сына, велел гнать из сеней лишних, успокоил в объятьях взрыднувшую было Софью. Княгиня, укорив себя за слабость, тотчас оправилась, высушила слезы, приняла хладный и неприступный вид.

– Отец! Меня хотели околдовать! – возбужденно блестя глазами, возвестил княжич. – Кто мои враги?

– Те же, что и у отца твоего! – резко ответила Софья. Лицо ее пламенело, ноздри точеного носа трепетали от гнева.

– Не волнуйся, Соня. – Василий знал, какова его жена в гневе. Нравом была в отца, князя литовского, буйного воителя, разжигавшего огонь войны с той же легкостью, с какой вспыхивает сухой хворост. Потому всегда старался загасить ее рысью ярость, не доводя до пожара. – Кто виновен, тот будет наказан. Врагов у нас много, но не всякий покусится на невинного отрока. Розыск начали, дождемся конца.

– А не нужно нам ждать конца, Васенька! – Софья в порыве шагнула к мужу. Роста они были одного, и приблизив лицо, она в упор смотрела ему в глаза. Князь увидел, как клокочет в ней бешенство, удерживаемое лишь присутствием мальчика. При сыне Софья всегда прилагала усилия, чтобы хранить властное достоинство и не выплескивать страсти, непристойные для супруги великого князя. – Знаю, что за враг, который не побоялся Бога и поднял руку на твоего сына и своего племянника!

Василий отступил.

– Ты что!.. Что говоришь, Софья! – рассердился он. – Бес в тебя вселился или ополоумела ты?! Как можешь обвинять в душегубстве моих братьев, сыновей моего отца и моей матери?!

Он схватил ее за плечи и начал трясти.

– Не смей! Не смей даже думать! Ты всего лишь баба, мало ль что придет в твою бабью голову. Слышишь, Иван! – надсадно крикнул князь. – Никогда не позволяй жене обличать и наговаривать на тех, кто служит тебе!

– Отец! – Отрок вскочил с ложа и смотрел на них широко раскрытыми глазами. – Матушка!

– Запомни, Иван!!

– Я запомнил, отец! – воскликнул в отчаяньи княжич.

Василий ослабил хватку, и Софья скинула его руки с плеч.

– Не будь дураком, Васенька! – едва слышно процедила она. Будто в лицо ему плюнула. – Размысли получше, кто из твоих братьев метит на твое место. Кому поперек горла встал твой наследник! Кого подзуживает женушка и моя любезная сестрица, дочь смоленского злодея, Настька-ехидна!..

– Господи, владыка всеблагой, – загудело в дверях велегласие отца протопопа, настоятеля Благовещенского собора и княжьего духовника, – примири, вразуми и очисти. Прости нам прегрешения наши, вольные и невольные… Мир дому сему! – Священник положил благословенье на склонившиеся головы князя и княгини, осенил дланью кинувшегося к нему княжича. – Ну, что у вас тут за напасть вражия, чадца Божьи?

– Колдовство, отче! – звонко выкрикнул отрок. – Матушка за меня страху натерпелась.

– Вижу, что лукавые тут много потрудились, – добродушно ответствовал протопоп и подмигнул Ивану, – сети свои развесили. Ну да всуе трудились. Живо выметем их паутину…

Дьякон разжег кадило, в воздух поднялась ладанная струйка дыма. Протопоп приступил к молебну. Софья, бросавшая на мужа злые взгляды, мало-помалу утихомирилась, принялась подпевать. Василий же в моленьи участвовал лишь видом, все мысли кружили вокруг одной, тягостной и жгучей.