Андрей Рублёв, инок - Страница 39

– Алексей!

Иконник быстро шел к нему и нарочито громко восклицал:

– Ты куда запропастился! Весь торг обежал, тебя нету нигде! Как сквозь землю провалился! Возвращаться пора, не то игумен нам обоим епитимью задаст!..

Краем глаза он отметил, как двое головорезов замедлили шаг. Он крепко схватил ошалевшего отрока за руку и поволок за собой. Алешка послушно двигал ногами.

Шли долго. Выбирались с торга, прорезая толпу, потом плутали меж телег, в беспорядке выстроенных вдоль рядов вниз по площади от Ильинского крестца. Наконец вынырнули против Варьской улицы. Андрей прижал отрока к дворовому тыну.

– Они хотели тебя убить.

– Это мое дело!

Алешка был растерян и зол одновременно.

– Ладно. Твое. – Иконник тоже прислонился спиной к тыну. – Если желаешь быть зарезанным… Ты ведь обещал мне рассказать, кто они. В лесу, помнишь? Этот ряженый монах был там совсем не в рясе. И не с дубиной, а с мечом.

Отрок подавленно жевал губу.

– Или опять не можешь?

– Не могу.

Андрей помолчал, щурясь на солнце.

– Пойдем, Алешка, в Троицу, – сказал вдохновенно. – Я туда иду. Брось свое дурное дело. Не губи себя.

– В Троицу? – пошевелился отрок. – А есть там монах Сергий?

– Какой Сергий?

– Ну… старый, в ветхом подряснике, с посохом. Борода рыжиной отдает. Зрак такой… ласковый.

– А где ты его видел?

– Да в степи, – неохотно ответил Алешка. – Когда из Орды бежал. Он меня к реке вывел. А то я уж помирал без воды. Там в камышах оставил. Сказал: здесь жди, а потом приходи ко мне в Троицу. Я так и не сходил. Думал, может, привиделось? Откуда в степи чернецу взяться?.. Теперь, что ли, пойти…

– Теперь непременно пойди, – с улыбкой в голосе сказал Андрей. – Это ж сам преподобный тебя звал.

Алешка медленно повернул к нему голову.

– К-какой преподобный? – От испуга глаза стали круглыми.

– Сергий. Игумен Радонежский. Чего ты вытаращился на меня? Не знаешь, что он среди живых ходит?

Отрок сделался бледным, как смерть. Отлип от тына и попятился.

– Куда ты, Алешка? Идем же в Троицу!

Алексей замотал головой.

– Без меня иди, Андрей. Я не пойду! Не могу…

Развернувшись, он побежал со всех ног.

– Ну так в Андроников иди, – прокричал иконник. – К Даниле! Слышишь?..

Однако и сам знал, что бесполезны его слова и Алешка не вернется в монастырь.

Постояв немного, Андрей продолжил прерванный путь.

15.

Князь Юрий в недоумении оглядывал росписи, положенные не сплошь, а в разных местах храма. Переводил взор со столпов на стену, со стены на подсводье, обратно на столпы. В том же направлении или в обратном следовало еще несколько взглядов, выражавших разное. Но заговорить прежде князя никто не решался.

– Это что такое?! – наконец вопросил Юрий, остановив взор на двух столпных фигурах.

– Так это… мученики, – подергав себя за длинный нос, ответил княжий мастер-иконник.

– Воистину мученики, – громко проговорил Никифор Халкидис. – По лицам видно, что их мучает невыносимая зубная боль.

Позади него засмеялись княжичи. Мальчишки корчили друг другу рожи, а наставнику отвешивали неосязаемые пинки и тычки. В кривлянье побеждал старший Васята, косой на один глаз. У младшего не получались такие противные рожи.

Отвлекшись с досадой на смех, князь ткнул рукой в стену:

– Что это такое, я спрашиваю?!

– Так это… Рублёв же. – Мастер оставил в покое нос и развел руками: – Ты сам ему поручил, князь. А мы что… Нас-то кто слушал… – В голосе иконника сквозила обида и вместе удовлетворение. – Он же главный, Рублёв. Ему видней, как надо…

– Что изображает эта фреска? – громко осведомился Никифор.

– Ангел ведет инока Пахомия в пустыню для монашеских подвигов, – ответил другой мастеровой, не сдержав усмешку.

– А ангел-то, князь, падший! – с торжеством воскликнул философ. – Черен, как эфиоп, мертвецу ликом подобен! А Пахомия этого монахи чтут как зачинателя монашества.

Мальчишки, разбаловав, затеяли возню среди коробий с красками, сосудов и корыт для известкового левкаса. Нашли корзину с яйцами, выкатили несколько штук, стали вертеть как волчки.

– А там что? – мрачно спросил князь, глядя наверх, под свод. – Понять не могу.

– Отшельник Варлаам проповедует индийскому царевичу Иоасафу.

– Ну, индийцам оно, может, и к лицу, – покивал грек, – такая зелень. Они, может, на лицо все такие, в Индии. Каюсь, князь, не видал в жизни ни единого индийца. А Варлаам тоже разве индиец? Да и отчего царевич так брюхат и толст? От сидения под деревом этак расползся?

Ответов на его вопросы не было ни у кого.

– Позовите Андрея, – деревянно, без выражения произнес князь. – Почему не вижу его? Где он? Болен?

Длинноносый мастер хотел было ответить, но монастырский настоятель Изосим опередил:

– Нет его, князь. Ушел. На рассвете, а то и ранее.

– Как ушел? Куда?

– Как услыхал вчера, – спокойно разъяснял игумен, – что ты приедешь смотреть работы, так, верно, испугался.

Храм огласил детский рев. Митюша стоял посреди коробьев, а на лицо из-под шапки струились золотистые яичные потеки. Васята разыграл братца и теперь зажимал себе рот, потешаясь.

– Борис! – раздраженно крикнул князь. – Уведи их!

Дядька княжичей боярин Голощеков подхватил под мышку орущего Митюшу, за шею взял Василия и потащил вон из храма.

– Прости, князь, – заговорил долгоносый иконник, давно порывавшийся, – но Андрейка этот, Рублёв, чистый прохвост. Уж не знаем, как он прежде писал, а только сам видишь… Может, и был у него талан, да весь вышел. Горделив паче меры! А за то, может, и отнял Бог талан. Ты вот его над нами поставил. А он себя еще выше поднял. Слова ему поперек не скажи – а скажешь, так оплюет всего, серчая да гневая. Нас с Антипой за неумех держал. Краски вон терли, кисти ему отмывали. А допрежь того все выпытывали у него, когда начнем. Дни теплые уплывали, осень, хляби на носу, а он все думает себе чего-то, очами по стенам водит. Сам, говорит, знаю, когда начать. Пощусь, мол, да молюсь, а без того никак…