Андрей Рублёв, инок - Страница 36

– Г-грешен, отче, – опустив голову, выдавил инок. Взял клобук и стал мять его, выжимая на пол воду.

– А князья оба как прознают, что ты в целости вернулся… – пристально глядя на него, проговорил троицкий игумен. – Они ведь, Савва, поделить его не смогут.

– Как поделить? – изумился андроньевский. – Разве он имение какое или серебро, чтоб его делить?

– А как Сергиеву обитель делят меж собой! – тут же вскипел Никон. – Уговориться не могут, кто сколь серебра дает, чьи каменщики храм ставить будут да какого вида тому храму быть. Гонцами пересылаются, ко мне то Василий пришлет, то Юрий, один одно говорит, другой ему впоперек. Ко мне взывают, чтоб рассудил их, да каждый ждет, чтоб я ему порадел, а другому от ворот поворот бы показал. Такая у обоих любовь к Сергию! А кому как не Андрею храм подписывать, когда построят? Кому иконостас делать? Подерутся ведь, споря, чей больше вклад будет. Хоть в чем не сойдутся. Да хоть и в том, чьи краски там на стену лягут!

– Ну это уж ты пересолил, отче, – не поверил Савва. – Из-за такой ерунды…

– Пересолил, недосолил… а лучше б им обоим не знать до поры про Андрея. Скрыться б ему!.. Ума не приложу, на чем мирить их. Как меж ними любовь водворять! Может, ты, Андрей, знаешь?

Обняв себя обеими руками и пытаясь утишить дрожь, иконник проговорил:

– Да ведь на это д-другой Сергий надобен… А я и п-пришел… благословенья просить… К Сергию мне идти.

Никон погрузился в раздумье. В клеть неслышно проник келейник, поставил на стол кружку с травяным настоем. Игумен Савва велел Андрею пить. Тот обхватил ладонями горячую кружку, прижал к груди. Стучал зубами о край, глотая пахучий отвар.

– Значит, Сергий! – очнулся от мыслей Никон. – Так тому и быть. Будет им другой Сергий. А ты, Андрей, вот что сделай: ступай в Троицу, сиди там и не показывайся до времени. Так, Савва?

– Ступай в Троицу, Андрей, – ласково повторил андроньевский игумен. – Как распогодится, так и ступай. А ты, отче Никон, задумал-то что? Какой такой другой Сергий?

– Так, – взор троицкого настоятеля стал хитр, – дума некая на ум взошла.

Допив отвар, Андрей встал и поклонился отцам. Молча взял торбу, скомканную мантию с клобуком и вышел из клети.

Дождь уже не хлестал, но сеял как из мелкого сита. Иконник торопливо шагал, чавкая раскисшей землей, по монастырскому двору, мимо церкви, высоких, укрытых навесом дровяниц и амбаров, к теснившимся в ряд кельям. Заглянул в окно своей через глазок из рыбьего пузыря в волоковой задвижке. Ничего не увидел, кроме желтого, дрожащего пятна от огня, но почувствовал, как захолонуло в груди.

Помедлив и отчего-то заробев, он вошел в сени. Отворил скрипуче пропевшую дверь. Данила стоял у стола и при свете лучины творил образ.

Плошка с краской полетела из его руки на пол.

– Андрей!

– Данила!

Младший иконник, шагнув через порог, остановился, будто в нерешительности. Старший смотрел, не веря себе.

– Где ж ты был, Андрейка… А я-то тебя… На Москве говорили, что тебя татары… – Расчувствовавшись, Данила сел на лавку. Ноги не удержали. Рука потянулась промокнуть очи и кистью с краской измазала ему лоб. – Полон выкупали, тебя не нашли… Как же ты без меня… Сколько лет вместе, а тут на тебе… К татарам – и без меня… Куда это годится. Никуда ведь не годится…

Андрей опустился перед ним на пол, поднял плошку, стал ладонью оттирать краску с лица старого друга и учителя. Улыбался.

– Прости, Данила. Не был я у татар. Алешку вот потерял. Жив он, только потерялся. Но он найдется. Я же нашелся…

– Нашелся, – повторил Данила. – Ты ж весь мокрый. А ну раздевайся.

Бросив кисть на стол, он засуетился. Достал из ларя старый подрясник и исподнее, сбегал на двор, принес щепы. Стал разжигать печку. Андрей, уже переодетый в сухое и босой, сидел рядом на лавке. Когда щепа запылала, Данила уперся коленями в пол и принялся растирать его холодные ноги.

– Вот теперь можно и в Ростов. От епископа Григорья звали нас, – радостно приговаривал он, согревая ступни Андрея. – В Ростов пойдем с тобой. Тамошнюю епископью церковь просят поновить. Татарва Едигеева и дотуда добиралась. Владыка сильно просил. А я что… Я ему и передал через его посыльного: Андрея нет, а без Андрея и меня нет. Ну, теперь-то… На зиму туда пойдем, иконостас поставим, а по весне…

– Погоди, Данила. – Андрей опустил ноги на пол. – Не могу я в Ростов. К Сергию ведь на зиму иду.

– Вот те раз, – растерялся Данила. – Да куда там идти! И монастыря никакого нет, ни келий, ничего. Три с половиной монаха в землянках живут. Милостынью питаются с окрестных деревень. А если не принесут им ничего, так и кору глодают.

– А Сергий не с того ли начинал свою обитель? И книги на бересте писали, и гнилые хлеба ели. Туда мне надо, Данила. Молиться хочу. Безмолвничать. В тесноте и скудости самая радость от молитв. Помнишь, как Епифаний о Сергии говорил? Вкусил, мол, сладости безмолвия…

– Сам же епископ просил, – огорошенно повторил Данила. Андрей смотрел как будто на него, но взгляд устремлен был в обратную сторону, внутрь себя. – А я в Ростове ни разу не был. По пути в Юрьев-Польской бы зашли, на храм бы тамошний знаменитый поглядели. На белокаменное узорочье… А если как старший велю тебе пойти со мной? – вдохновился он. – Не можешь ослушаться, Андрей!

– Прости и… отпусти ты меня, Данила, Христа ради! Ты ведь не знаешь. Я там такого насмотрелся… Во Владимире…

Затосковавший Андрей стал рассказывать. Печка потрескивала, делясь теплом. Хляби за окном вновь разверзлись. Данила слушал, морща в страдании лицо.

– …Когда писал ее, на душе покой был. А закончил – руки трясутся. С олифой едва управился.