Андрей Рублёв, инок - Страница 88

– Вы уж помяните меня в своих молитвах, братчики, – услыхал он, когда шел обратно с полным ведром.

…С самого рассвета князь Юрий пребывал в возбуждении. А точнее, с ночи, когда не мог уснуть, распаляя себя грезами про то, как ощетинится десятком, а то и двумя десятками огнебойных орудий звенигородская крепость. Да столько же полевых пушек завести для битья градов, как у литовского Витовта, бравшего огненным обстрелом Смоленск. Тогда, пройдясь вновь с ратью по татарским пределам, можно раз и насовсем отбить у поганых не только желание набегать на русские земли, но и саму память, в какой стороне Русь находится. Воплотить мечтавшееся отцом, свалить наконец с себя постыдное бремя татарщины, крепко встать на ноги в своих владениях. А там и до собирания княжеств в новую Русь дойдут руки. Заветный помысел Сергия, которым старец поделился однажды со своим крестником. Не с Васильем, про которого не ведали тогда, вернется ли живым из Орды! В Юрия вкладывал преподобный старец свои заветы, с ним как с наследником связывал все упования. Завещал по совести и по заповедям дела на Руси вершить. Васька же что? Едва вернулся из Орды и сел княжить после внезапной смерти отца, как заведомым лукавством прибрал к рукам Нижний с Суздалем, озлобил тамошний княжий род, нажил себе лишних врагов. Будто мало у Москвы недругов. А лукавством и грабежом нажитое быстро и теряется, сходит на нет. Вот и сошло, нынче как не бывало у Васьки Нижнего.

Что и сам к тому руку приложил, Юрий старался не поминать.

С постели поднялся спозарань, до рассвету. Долго молился, потом со тщанием внимал храмовой службе. От церкви поехал сразу к месту испытания пушки. В нетерпении соскочил с коня, легко, невзирая на грузность, взбежал по всходу вала наверх, забрался по лесенке на взмостье. Восхищенно обозрел длинный и громоздкий бронзовый ствол, укрепленный ремнями на деревянной станине, под которую подсунуты были бревна разной высоты. Прикоснулся к холодной глади металла, заглянул в оба конца орудия.

Пушкарь, молодой белобрысый мужик, заранее сманенный в Звенигород из Твери, объяснял князю и боярам, грудившимся вкруг помоста, что для чего. Как сделать верный наклон ствола и сколько пороху класть в зарядную камору, чтоб стреляло на нужное расстояние, как заряжать и целить.

– Правда, из столь крупных не стрелял, – будто в сомнении прибавил он под конец, потерев шею. – В немцах, говорят, такие есть. А то и поболее. Бомбарды зовутся. Да не литые, а сваренные из полос.

– Приноровишься стрелять из нее, жалованье тебе положу поболее, чем в Твери, – пообещал Юрий. – Да ученики будут, обучишь.

Он подошел к горке каменных ядер. Взвесил одно в руках.

– На осьмушку пуда потянет, – заверил пушкарь.

Князь выпрямился.

– Приступай.

Пушкарь на глаз всыпал в зарядную камору порох из кожаного мешка. Поверх уложил поднесенное помощником ядро. Затем вдвоем вставили камору в задний конец ствола и для прочности вбили в зазоры деревянные клинья.

– Отойти бы тебе, князь, подалее, – предложил пушкарь. – Для упасу. Не дай Бог чего…

Меж боярами протиснулся к взмостью Никифор Халкидис, опоздавший к приезду Юрия.

– Соблаговоли, князь! – возгласил он, спешно подымаясь по лестнице. – Перейдем в иное место для смотра. Из башни виднее станет, здесь же дым будет застить глаза и першить в горле. Да и на ногах после выстрела удержаться надо.

– Послушай грека, князь, – поддержал его боярин Морозов, стоявший внизу, у взмостья. – На сей раз правду говорит.

– Хорошо, – коротко ответил Юрий.

Отодвинув с пути Никифора, он сошел на гребень вала и направился к ближней угловой восьмигранной стрельнице. Проем, ведущий в нее с вала, был отперт. По внутрибашенной лестнице князь забрался на верхнюю боевую площадку, притиснулся к бойнице. Трое бояр последовали за ним, остальные остались у входа. Грека, также желавшего смотреть, оттерли в полутемь башни.

На валу и на взмостье остались пушкарь с помощником, да полудюжина служильцев. Толпа внизу скучилась поболее: весь тесный проулок между усадебными тынами был запружен людом – дружинниками, дворовыми слугами, прочей чернью. Даже успенские дьяконы и служки пришли поглазеть.

Пушкарь, перекрестясь, вставил в отверстие зарядной каморы запал и поднес разожженный трут. Вместе с помощником спустился под взмостье. Служильцы расступились, отошли подале. Над валом и вокруг затаились все звуки. С замиранием ждали первого выстрела, направленного в луга за речкой Разводней.

Армата молчала. Пушкарь высунулся из-под взмостья поглядеть, не погас ли запал. В это мгновенье раздался потрясший всех гром и сразу – ужасные крики. С воздуха, наполнившегося серо-черным дымом, посыпались на головы люда куски разорванного металла. Средь пепельных клубов на помосте вздыбилось пламя. Толпа в проулке и у подножья вала, издавая вопли, заколыхалась.

В дыму заметались дворские, сбивая собственными кафтанами огонь. Слышались стоны.

От адского грохота сотрясло и стрельницу. Юрий, отброшенный от бойницы, упал на доски пола. В башню пополз дым.

– Князь! – Семен Морозов, тоже сбитый с ног и кашляющий, с криком тормошил его за плечо. – Башня рушится, князь!

Поднявшись первым, он потянул Юрия. С другого боку помог боярин Никитин, у которого от дыма и ошеломления лезли на лоб глаза. Князь, оттолкнув их, сам спустился по лестнице. Однако ноги дрожали и в голове тонко, отвратительно звенело.

Боярин Дружина Глебов командовал на валу тушением пламени, взгревая дворских отборной бранью. Но тех и не нужно было подгонять. Хотя иные служильцы шатались от сотрясения и заходились кашлем, огню не дали разгореться и охватить стену крепости. Снизу наладили по цепи передачу ведер с водой. Дым медленно рассеивался.